Неточные совпадения
Дарья Александровна была твердо уверена в невинности Анны и чувствовала, что она бледнеет и
губы ее дрожат от гнева на этого
холодного, бесчувственного человека, так покойно намеревающегося погубить ее невинного друга.
Наружность поручика Вулича отвечала вполне его характеру. Высокий рост и смуглый цвет лица, черные волосы, черные проницательные глаза, большой, но правильный нос, принадлежность его нации, печальная и
холодная улыбка, вечно блуждавшая на
губах его, — все это будто согласовалось для того, чтоб придать ему вид существа особенного, не способного делиться мыслями и страстями с теми, которых судьба дала ему в товарищи.
Я вздрогнул от ужаса, когда убедился, что это была она; но отчего закрытые глаза так впали? отчего эта страшная бледность и на одной щеке черноватое пятно под прозрачной кожей? отчего выражение всего лица так строго и холодно? отчего
губы так бледны и склад их так прекрасен, так величествен и выражает такое неземное спокойствие, что
холодная дрожь пробегает по моей спине и волосам, когда я вглядываюсь в него?..
Холодная усмешка скривила
губы Базарова.
Пиво, вкусное и в меру
холодное, подала широкобедрая, пышногрудая девица, с ласковыми глазами на большом, румяном лице. Пухлые
губы ее улыбались как будто нежно или — утомленно. Допустимо, что это утомление от счастья жить ни о чем не думая в чистенькой, тихой стране, — жить в ожидании неизбежного счастья замужества…
Марина слушала, приподняв брови, уставясь на него янтарными зрачками расширенных глаз, облизывая
губы кончиком языка, — на румяное лицо ее, как будто изнутри, выступила
холодная тень.
Другим случалось попадать в несчастную пору, когда у него на лице выступали желтые пятна,
губы кривились от нервной дрожи, и он тупым,
холодным взглядом и резкой речью платил за ласку, за симпатию. Те отходили от него, унося горечь и вражду, иногда навсегда.
Я зачерпнул из ведра чашкой, она, с трудом приподняв голову, отхлебнула немножко и отвела руку мою
холодной рукою, сильно вздохнув. Потом взглянула в угол на иконы, перевела глаза на меня, пошевелила
губами, словно усмехнувшись, и медленно опустила на глаза длинные ресницы. Локти ее плотно прижались к бокам, а руки, слабо шевеля пальцами, ползли на грудь, подвигаясь к горлу. По лицу ее плыла тень, уходя в глубь лица, натягивая желтую кожу, заострив нос. Удивленно открывался рот, но дыхания не было слышно.
Когда Феде минул шестнадцатый год, Иван Петрович почел за долг заблаговременно поселить в него презрение к женскому полу, — и молодой спартанец, с робостью на душе, с первым пухом на
губах, полный соков, сил и крови, уже старался казаться равнодушным,
холодным и грубым.
Сама Амалия Карловна как ни в чем не бывало продолжала доедать порцию
холодного рябчика и аппетитно вытирала толстые
губы салфеткой.
Спросил он ласково, с ясной улыбкой в глазах, но — женщину обидел этот вопрос. Она поджала
губы и, помолчав, с
холодной вежливостью осведомилась...
Проститься с ней? Я двинул свои — чужие — ноги, задел стул — он упал ничком, мертвый, как там — у нее в комнате.
Губы у нее были
холодные — когда-то такой же
холодный был пол вот здесь, в моей комнате возле кровати.
И вот я — с измятым, счастливым, скомканным, как после любовных объятий, телом — внизу, около самого камня. Солнце, голоса сверху — улыбка I. Какая-то золотоволосая и вся атласно-золотая, пахнущая травами женщина. В руках у ней чаша, по-видимому, из дерева. Она отпивает красными
губами и подает мне, и я жадно, закрывши глаза, пью, чтоб залить огонь, — пью сладкие, колючие,
холодные искры.
А Ромашов лежит в гробу, неподвижный,
холодный, с вечной улыбкой на
губах.
Хлебников схватил руку офицера, и Ромашов почувствовал на ней вместе с теплыми каплями слез
холодное и липкое прикосновение чужих
губ. Но он не отнимал своей руки и говорил простые, трогательные, успокоительные слова, какие говорит взрослый обиженному ребенку.
Минуты две он простоял у стола в том же положении, по-видимому очень задумавшись; но вскоре вялая,
холодная улыбка выдавилась на его
губах.
— Ах, если бы вы знали, как мне тяжело! — с трудом выговорила она, почти не двигая
холодными, помертвевшими
губами.
Сухобаев молча исподлобья смотрел на Никона и, шевеля тонкими
губами, порою обводил их острым концом языка. Улыбался он редко, быстро исчезавшей улыбкой; она не изменяла его
холодного лица.
Лицо Хромого, как широкий нож, покрытый ржавчиной от крови, в которую он погружался тысячи раз; его глаза узки, но они видят всё, и блеск их подобен
холодному блеску царамута, любимого камня арабов, который неверные зовут изумрудом и который убивает падучую болезнь. А в ушах царя — серьги из рубинов Цейлона, из камней цвета
губ красивой девушки.
Губы у нее были серые,
холодные, и когда он прикоснулся к ним своими
губами, то понял, что смерть — уже в ней.
Климков храбро выпил стакан
холодного, горького пива, — оно вызвало у него дрожь. Облизав
губы, он спросил...
И только дома он вспомнил о том, что обязан предать этих весёлых людей в руки жандармов, вспомнил и, охваченный
холодной тоской, бессмысленно остановился среди комнаты. Стало трудно дышать, он облизал
губы сухим языком, торопливо сбросил с себя платье, остался в белье, подошёл к окну, сел. Прошло несколько минут оцепенения, он подумал...
Утром Раиса, полуодетая, с измятым лицом и тусклыми глазами, молча поила кофе. В её комнате кашлял и харкал Доримедонт, теперь его тупой голос стал звучать ещё более громко и властно, чем прежде. В обед и за ужином он звучно чавкал, облизывал
губы, далеко высовывая большой, толстый язык, мычал, жадно рассматривая пищу перед тем, как начать есть её. Его красные, прыщеватые щёки лоснились, серые глазки ползали по лицу Евсея, точно два
холодных жучка, и неприятно щекотали кожу.
Порша с бочонком обошел бурлаков, поднося каждому стакан водки. Корявые, побелевшие от
холодной воды руки подносили этот стакан к посинелым
губам, и водка исчезала.
О том, что он произнес эту фразу, он никогда не узнал. Но где же недавняя гордая и
холодная каменность и сила? — ушла навсегда. Руки дрожат и ходят, как у больного; в черные круги завалились глаза и бегают тревожно, и
губы улыбаются виновато и жалко. Хотелось бы спрятаться так, чтобы не нашли, — где тут можно спрятаться? Везде сквозь листья проникает свет, и как ночью нет светлого, так днем нет темного нигде. Все светится и лезет в глаза — и ужасно зелены листья. Если побежать, то и день побежит вместе…
Самые уста Иды Ивановны были необыкновенно странны: это не были тонкие бледные
губы, постоянно ропщущие на свое малокровие; это не был пунцовый ротик, протестующий против спокойного величия стального лица живых особ, напрасно носящих
холодную маску Дианы.
Тут я вышел из оцепенения и взялся за ее пульс. В
холодной руке его не было. Лишь после нескольких секунд нашел я чуть заметную редкую волну. Она прошла… потом была пауза, во время которой я успел глянуть на синеющие крылья носа и белые
губы… Хотел уже сказать: конец… по счастью, удержался… Опять прошла ниточкой волна.
Лицо ее преобразилось: оно стало вдруг, в мгновение ока, и необычайно красиво и страшно; каким-то веселым и
холодным блеском — блеском стали — заблестели ее тусклые глаза; недавно еще трепетавшие
губы сжались в одну прямую, неумолимо-строгую черту.
Небо однообразно серое. Там, вверху, сгустился сырой и
холодный сумрак, погасил солнце и, скрыв собою голубую беспредельность, изливал на землю уныние. Тяпа перекрестился и привстал на локте, чтобы посмотреть, не осталось ли где водки. Бутылка была пустая. Перелезая через товарищей, Тяпа стал осматривать чашки. Одну из них он нашел почти полной, выпил, вытер
губы рукавом и стал трясти за плечо ротмистра.
Лакей поджал
губы. Взгляд его выражал
холодное, почтительное презрение.
— Умница, паинька-мальчик, хорошо себя вел, — услышал я тихий шепот. В темноте моя рука схватила ее руку. Темнота вдруг придала мне необыкновенную смелость. Сжав эти нежные
холодные пальчики — я поднес их к
губам и стал быстро и жадно целовать. В то же время я твердил радостным шепотом...
Она, не охнув, молчаливая и спокойная, упала на спину, растрепанная, красная и все-таки красивая. Ее зеленые глаза смотрели на него из-под ресниц с
холодной ненавистью. Но он, отдуваясь от возбуждения и приятно удовлетворенный исходом злобы, не видал ее взгляда, а когда с торжеством взглянул на нее — она улыбалась. Дрогнули ее полные
губы, вспыхнули глаза, на щеках явились ямки. Василий изумленно посмотрел на нее.
Смех не сходил с ее
губ, свежих, как свежа утренняя роза, только что успевшая раскрыть, с первым лучом солнца, свою алую, ароматную почку, на которой еще не обсохли
холодные крупные капли росы.
Нет, со священниками (да и с академиками!) у меня никогда не вышло. С православными священниками, золотыми и серебряными,
холодными как лед распятия — наконец подносимого к
губам. Первый такой страх был к своему родному дедушке, отцову отцу, шуйскому протоиерею о. Владимиру Цветаеву (по учебнику Священной истории которого, кстати, учился Бальмонт) — очень старому уже старику, с белой бородой немножко веером и стоячей, в коробочке, куклой в руках — в которые я так и не пошла.
Распылались изуверством старицы. Злобой загорелись их очи, затрепетали
губы, задрожали голоса… Одна, как лед
холодная, недвижно сидела Манефа.
Пластом лежала на постели Фленушка. В лице ни кровинки,
губы посинели, глаза горят необычным блеском, высокий лоб, ровно бисером, усеян мелкими каплями
холодного пота. Недвижный, утомленный взор устремлен на икону, что стояла в угольной божнице.
Барон опустился на колени и поднес к
губам Ильки
холодный стакан. Илька отняла от лица руки и отпила полстакана…
Поковыряв еще немножко в зубе и опачкав
губы и десны Ванды табачными пальцами, он опять задержал дыхание и полез ей в рот с чем-то
холодным… Ванда вдруг почувствовала страшную боль, вскрикнула и схватила за руку Финкеля.
Каждый из нас должен прочесть кусок прозы и стихи, как нас учил эти четыре месяца «маэстро». Мы волнуемся, каждый по-своему. Я вся дрожу мелкой дрожью. Маруся Алсуфьева шепчет все молитвы, какие только знает наизусть. Ксения Шепталова пьет из китайского флакончика валерьяновые капли, разведенные в воде. Лили Тоберг плачет. Ольга то крестит себе «подложечку», то хватает и жмет мои пальцы
холодною как лед рукою. Саня Орлова верна себе: стиснула побелевшие
губы, нахмурила брови, насупилась и молчит.
Сход расходился. Мавра, несмотря на
холодный ветер, сидела на пороге своей избы. С побелевшими
губами и мутными глазами, она растерянно качала головою. Около нее стояла бледная Донька, прижимала к груди руки и неподвижно смотрела на расходившихся по дороге мужиков.
Наконец, портьера зашевелилась, поднялась и на пороге двери кабинета появился Вознесенский. С любезной, но
холодной улыбкой на
губах он сделал несколько шагов к Гиршфельду, смотря на него вопросительно-недоумевающим взглядом своих выразительных глаз и подал ему руку.
Губы его, ему казалось, были сожжены этим
холодным, обычным поцелуем.
Она вышла уже на почтовую дорогу. Вдруг ребенок пронзительно вскрикнул, и на этот крик молодая женщина тоже ответила криком. Она прижала маленькое,
холодное личико к своим
губам и покрыла его лихорадочными поцелуями.
Неприятно подействовала на него
холодная, торжественная улыбка, появившаяся на ее
губах.
Ребенок повиновался и прильнул
губами к
холодной щеке мертвенно бледного лица покойницы, сохранившего строгое выражение, с каким, бывало, она распоряжалась остальными слугами.
Одним словом, одним движением
губ, еще менее, одним
холодным взглядом этого надменного, напыщенного, кичащегося своим происхождением аристократа разрушено все будущее честного человека, рисовавшееся в таких радужных красках, разбита едва начавшаяся честная трудовая и, быть может, полезная для общества жизнь.
Молодая девушка зарыдала и обвила камень обеими руками. Ее горячие
губы прикоснулись к
холодному граниту. Несколько минут она, как бы в оцепенении, не переменяла позы.
Густав более ничего не слыхал; все кругом его завертелось. Он силился закричать, но голос замер на
холодных его
губах; он привстал, хотел идти — ноги подкосились; он упал — и пополз на четвереньках, жадно цепляясь за траву и захватывая горстями землю.
Перемена успехов сражающихся отливается на лице последнего: то
губы его мертвеют,
холодный пот выступает на лбу его и он, кажется, коченеет, то щеки его пышут огнем, радость блестит в глазах и жизнь говорит в каждом члене.
И теперь перед графом Казимиром мелькнуло это лицо, а на
губах возобновилось впечатление поцелуя
холодного трупа.